ДОБЫВАНИЕ ПРАВДЫ В КРАСКАХ

«Королевский титул» не мог порадовать Верещагина. В свое время он отказался от звания профессора Академии художеств. Выезжая в Среднюю Азию, он заранее отказался от чинов. Един­ственной в его жизни наградой, которую он принял из рук вла­стей, был Георгиевский крест за туркестанскую кампанию. Этот крест блестел в петлице его штатского сюртука и во время поездок за океан.

С этим крестом видел его на борту парохода «Киаочау» известный естествоиспытатель Эрнст Геккель. Пароход шел в 1901 году с Дальнего Востока в Европу. «Верещагин возвра­щался домой с Филиппин, где он собирал материал для новых батальных картин...— писал Геккель.— Мне было очень инте­ресно провести с этим великим мастером несколько недель в совместном морском путешествии, познакомиться с его откро­венными высказываниями о жизни людей и природы и оценить его широкий духовный мир, образовавшийся в результате дли­тельных поездок и богатого личного опыта. В свои 59 лет он — красивый, видный мужчина с длинной седой бородой, очень живыми глазами, чрезвычайно приятный в беседах».

На пароходе появление Верещагина было сенсацией. Все знали, что он неутомимый путешественник, художник-реалист п убежденный поклонник мира, что он объездил Индию, Сирию. Палестину, Маньчжурию, не говоря уже о своей родной стране, и делал зарисовки в самой трудной, иногда рискованной обста­новке.

Но «приятный в беседах» Верещагин о Филиппинах пред­почитал не говорить. От этой его поездки не сохранилось почти ничего, кроме нескольких этюдов. Единственное письмо, в кото­ром художник вспоминает о Филиппинах, было написано уже в Европе: «Я воротился из Манилы, сделавши там путевые" этюды из малой войны... между американцами и филиппин­цами,— пишет Верещагин,— уж и жарко же в тропиках — когда

был молод, меньше чувствовал муку от этой убийственной тем­пературы — что-то трудно передаваемое! Я просто нервно болен от своих картин и выставок — правда!»

Дело не только в жаре. На Филиппинах шла война между американскими захватчиками и восставшим народом, обману­тым в своих надеждах на «американскую демократию». Здесь Верещагин впервые воочию увидел Америку XX столетия.

Если в 1892 году США были страной бурного предприни­мательства, спекуляций, авантюр, взяток и скандалов — стра­ной, где доллар был богом, то в 1901 году ко всему этому приба­вился еще барабанный бой милитаризма.

Вряд ли американской военщине удалось бы так просто справиться с испанской армией на Филиппинах во время войны 1898 года, если б не партизанская война, которая подтачивала испанскую власть на этих островах в течение 25 лет. И когда филиппинский народ провозгласил наконец независимость, не испанские, а американские генералы покрыли страну потоками крови.

Воинственным политикам «американской империи» нужны были не независимые Филиппины, а новая колония — трамплин для прыжка в Китай. Движение за независимость подавлялось самым свирепым образом.

В апреле 1902 года в газетах был напечатан приказ по войскам генерала Д. Смита: «Мне не нужно пленных. Я хочу, чтобы вы убивали и жгли, и чем больше вы убьете, тем более вы мне угодите». Генерал Смит требовал поголовного уничтоже­ния всех способных носить оружие мужчин-филиппинцев и оп­ределил эту способность девятилетним возрастом.

Весь мир содрогался, читая строки памфлета Марка Твена, иронически названного им «В защиту генерала Фанстона»: «Вспомним, например, о страшных пытках водой, которым подвергали филиппинцев чтобы вынудить у них признания, только какие — правдивые или ложные? Кто знает? Под пыткой человек может сказать все, что от него потребуют,— и правду, и ложь; признания его не представляют никакой ценности.