ДОБЫВАНИЕ ПРАВДЫ В КРАСКАХ

Уже после смерти Верещагина Лидия Васильевна писала В. В. Стасову: «Я просмотрела письма Василия Васильевича за поездку его на Филиппины и за целый год Америки и, кроме прилагаемых здесь нескольких листов, ничего не выбрала: обе эти поездки прошли для него в большом беспокойстве за не­устроенные дела и в тоске по семье, поэтому и письма того вре­мени очень однообразны».

К счастью, в это время в Москве были проданы картины из знаменитой верещагинской серии «1812 год». Это широко изве­стные полотна: «В Кремле пожар», «Наполеон на Бородинских высотах», «На большой дороге», «Не замай — дай подойти!» и многие другие. Верещагин отказался от продажи картин в Нью-Йорке и выехал на родину.

 

Водопады и штыки

Недолго пробыл Василий Васильевич дома. Уже в августе 1903 года мы находим его на борту японского парохода «Айко-ку-мару», па пути в Цуругу. На пароходе керосиновое освеще­ние, звонков нет, коридорного надо звать во весь голос. Зато в Цуруге нет таможенного досмотра.

7 сентября он сообщает из Никко: «Живу в самой романти­ческой обстановке, в маленьком домике, не то лесника, не то садовода, близ самых храмов. Кругом водопады, потоки и лес... Тут столько выработанности во всем, как ни в одной стране, кроме Индии,— части, детали замечательно хороши, пожалуй, и общее хорошо, но не по-нашему, и меня оно не поражает».

Это чувствуется и в японских этюдах Верещагина: «Япон­ка», «Храм в Нико», «Нищий», где художник словно играет цветом, светом и воздухом. Художник пишет в петербургскую газету «Новости»: «...Отдыхаешь от вычурности зверей, людей и всяких символических фигур, заимствованных из Китая и, как известно, в последнее время перебравшихся даже в Европу, где так называемый декадентский стиль гордится ими, как сво­им изобретением».

Никко — одно из самых красивых мест в Японии, Вереща­гин изучал великолепный в своей простоте мавзолей Иеясу — основателя династии правителей Токугава. Часами стоял он перед воротами Иомеймон с их знаменитыми изваяниями трех обезьян, из которых одна, закрывшая глаза, «не видит», дру­гая, закрывшая уши, «не слышит» и третья, закрывшая рот, «не говорит». Часами он делал наброски на берегах озера Тюдзендзи с его круто обрывающимся со скалы водопадом Кегон, похожим на лезвие старинного меча, режущее скалы.

Верещагин жил в японском домике с бумажными ширмами вместо стен, пил зеленый чай, ел национальную японскую лап­шу с соевым соусом и прислушивался к монотонному шуму дождей, которые мешали ему работать под открытом небом. Глаз его отдыхал в этих поэтических местах, после яркой пестро­ты тропиков и нелепой, шумливой толкотни американских «го­родов-спрутов».

Но и здесь не было покоя. Страна Восходящего Солнца гото­вилась к войне. Блестели плоские штыки, топали сапоги, ветер вздымал белые надзатыльники пехотинцев, репетирующих штурмы крепостей и высадки на материк. Верещагину было горько думать о том, что готовится война с Россией.

В статье «Воинствующие японцы» художник высказал пара­доксальное по тем временам мнение, что Япония — серьезный противник. Он не ждал ничего хорошего от русско-японской войны. «У нас еще нет и мысли о должной подготовке к этой войне,— говорил Верещагин,— разобьют, голову дам на отсече­ние — разобьют!»

Октябрь — ноябрь 1903 года... Верещагину пришлось срочно уезжать из Японии. Прекратились рейсы пароходов между Цу-ругой и Владивостоком. В начале зимы он был уже в Москве.

 

Последние дни...