КАПИТАН «ДИАНЫ»

Единственные европей­цы — голландцы, которые в то время допускались в Японию, были союзниками Наполеона и всячески раздували среди при­дворных японских чиновников вражду к России. К 1811 году эта паника достигла высшей точки. Самурайские идеологи при­зывали к обороне «северного моря». Были даже написаны попу­лярные стихи о русских кораблях:

Не забывать даже на одно мгновение сна, Что суда эти могут заходить сюда, Составляет сокровище мира...

Головнин ничего об этом не знал. Он вел свой шлюп к бере­гам вооружающейся страны, имея самые мирные намерения и выполняя предписание морского министра, полученное из Пе­тербурга.

*

«Диана» впервые встретила японцев на острове Итурупе. Посланный на разведку мичман Мур наткнулся на военный караул. Головнин прибыл на другой шлюпке и вступил в пере­говоры с начальником караула. Первый же вопрос, переведенный на русский язык курильцами (айнами), звучал так: «С доб­рым умом или с худым умом вы пришли сюда?» Затем был не­однократно упомянут «Хоситоо» (Хвостов). Головнин ответил, что шлюп «Диана» не торговое судно и подошло к Итурупу с тем, чтоб запастись водой и дровами. Он долго и подробно объ­яснял то, что ему впоследствии не раз приходилось повторять,— что Хвостов действовал самовольно, что его за это наказали и что у России нет никаких враждебных намерений против Япо­нии. Начальник как будто поверил. Но прибывшие потом к борту «Дианы» курильцы рассказали, что японское начальство держит их на острове в качестве заложников, считая пособни­ками русских. Курильцы просились на борт «Дианы», а то «япони их убьет».

С мрачными предчувствиями Головнин тронулся дальше, имея на борту только одного курильца — переводчика Алексея. 5 июля «Диана» вошла в гавань Кунашира. Сразу же прогре­мели два пушечных выстрела и два ядра прочертили воду, не долетев до шлюпа. Японцы открывали артиллерийский огонь по всем шлюпкам, которые Головнин посылал на берег. Приш­лось приступить к сложным переговорам: на воду спустили бочку, разделенную пополам. С одной стороны положили не­сколько поленьев дров, горсть риса и поставили стакан с прес­ной водой «в знак, что имели нужду в сих вещах». На другую сторону положили монеты, кусок алого сукна, хрустальные ве­щички и бисер — все это предлагалось в обмен. Положили также картинку, изображавшую пушечный обстрел японцами русских шлюпок, чтобы «упрекнуть их за их вероломство».

Через несколько дней японцы спустили на воду кадку с письмом, написанным иероглифами, которых никто на «Диане» читать не умел, и с двумя картинками, по которым Головнин сделал вывод, что «японцы не хотят иметь с нами никакого сно­шения». Однако капитану удалось свидеться с японцами на берегу и даже завести разговор через курильцев-переводчиков. Головнина пригласили на следующий день в гости к начальнику крепости, и он поехал, взяв с собой мичмана Мура, штурмана Хлебникова, четырех матросов и курильца Алексея.

Тогда и произошло событие, которое за истекшие полтора­ста лет послужило темой для многих исторических и литера­турных работ.

После длительного церемонного приема и обмена любезно­стями японский начальник произнес громовую речь, часто упо­миная «Никора-Сандреича» (Николай Александрович Хвостов) и поминутно хватаясь за эфес сабли. Переводчик Алексей по­бледнел и сказал: «Начальник говорит, что если хотя одного из нас он выпустит из крепости, то ему самому брюхо разрежут». Головнин попытался удалиться, но японская страна напала на русских. Сражаться с двумя сотнями японских солдат не было никакой возможности. Моряки были окружены, схвачены, свя­заны по рукам и ногам самым мучительным образом. Их повели пешком в лес. Ковыляя в своих путах, они слышали гром пушек «Дианы»: оставшийся командиром капитан-лейтенант Рикорд вел огонь по крепости — огонь меткий, но безрезультатный.